Метаморфозы (Гоголь-центр, реж. Кирилл Серебренников, Давид Бобе)

Долго-долго собираюсь уже написать про “Метаморфозы”, мне уже почти стыдно. Но ничего, сейчас смогу.

Когда я выхожу из театра я обычно говорю что что-то хорошо или плохо, ну или молчу и машу руками. Когда я выхожу из Гоголь-центра, я обычно говорю, что что-то очень круто. Есть у него обволакивающее ощущение рок-концерта, который ты не столько смотришь, сколько в нем находишься. У меня немножко от этого теряется контакт с самим театром, потому что я люблю несколько более… нежное, наверное, отношение. Не в картинке или действии (жесть-то я люблю), а в том что у Серебренникова общее полотно и вид сверху обычно значат больше, чем что-то такое для героев личное и интроспективное. Ситуация и состояние мира получают больше внимания, чем какие-то внутренние переливы. Это кстати, абсолютная вкусовщина с моей стороны, так что не слушайте это отступление, слушайте, что я расскажу дальше.

В “Метаморфозах” как раз будет состояние мира, причем состояние и мифическое и постапокалиптичное, и пост-потоп, пост-что-то, мир мутировавший и уродливый. При этом он же лиричный донельзя, как любой миф. Все как мы любим.

Газеты, пакеты, фонарики, рванье и машины со снятыми колесами. Все герои древности собираются на свалке, в тусклом свете вдруг становящейся тайнственной и мистичекой, как место поклонения богам. Ну или местом, где могут появиться души кого-то давно ушедшего, чтобы рассказать свои истории.

Собираются со своими густыми, как темнота вокруг костра, воспоминаниями и Марсий, и Мидас, и Дедал. Все по очереди проигрывают заново трагедии, как будто увязнув в вечном повторяющемся нарративе. Где-то всегда юноша будет падать в море, где-то царь будет давиться золотом, где-то будут снимать с музыканта кожу, потому что нельзя перечить тому, кто сильнее. Царит над героями стихийный страх божественного, ненависть трепета, и даже любовь подчас оказывается чудовищна. Любви придется продраться через такие испытания, что выйдет она из них с окровавленными руками, и неизвестно ещё, чья это будет кровь.

Восхитительных технических и художественных решений в пересказах будет масса, рассказ про любое из них окажется спойлером, но знайте, что в Гоголь-центре креативное мышление режиссера и художников сочетается с подобающей физподготовкой актеров в такой степени, что позволяет им творить умопомрачитальные вещи.

Про саму атмосферу ретеллинга я вообще молчу, когда вроде бы апокалипсис оказывается зоной вне времени, похожей на чистилище. И костыли бездомных сочетаются с бродяжничеством Мидаса идеально, басуха Аполлона – вполне себе логичный инструмент для бога, а фонарик на лбу у циклопа – достойная замена глазу.

Проводником через эту массу переплетающихся историй будет Полутварь (невероятной мощи Никита Кукушкин), осужденный богами человек, застрявший в превращении где-то между собой и чудовищем, и умоляющий сделать его уже “окончательной тварью”. Главное его мучение – поиск ответа на предложенную на суде загадку: “В первой чаше богов добро для праведников, во второй – зло для грешников, что в третьей чаше?”. И вот об этом сохранении души в ужасном, и вот об этом поиске окажется весь спектакль. И ответ найдется, пусть и страшный, но при этом очищающий.

 

И зла на земле вроде много, а земля живет, плодоносит как-то, и вертится.